Филип Дик: Я жив, это вы умерли - Страница 81

В последующие дни сны стали более яркими и информативными. У Дика создалось впечатление, что он проходит ускоренный курс, сам не зная, по какому предмету. Хотя и подозревал, что видит во сне русские тексты: страница за страницей, сотни технических учебников, набранных кириллицей.

И тогда-то он вновь вспомнил о статье Станислава Лема.

Несколькими месяцами ранее Дику прислали немецкий перевод статьи, опубликованной в одном польском журнале за подписью Станислава Лема. Лем считался великим писателем-фантастом стран Восточного блока, его книги были переведены на многие языки, а режиссер Арсений Тарковский снял по его роману «Солярис», одноименный кинофильм, своего рода ответ на «Одиссею 2001 года». И вот этот известный человек взялся за написание литературоведческой статьи, подробно проанализировав современную американскую научную фантастику. Суть статьи сводилась к следующему: все ничтожества и бездарности, за исключением Филипа К. Дика.

Обвинения польского фантаста не были голословными, но подкреплялись аргументами высоко культурного человека и специалиста, и потому тем больше удивляло сделанное для Дика исключение: его было сложно представить неким небожителем, случайно оказавшимся среди скотоводов. Лем, к тому же, и не пытался это сделать, напротив, он подчеркивал его дурной вкус, неуклюжий стиль и банальные интриги. Однако, несмотря на все это, по мнению Лема, Дика от его собратьев по перу отделяла пропасть, сходная с той, что пролегла между автором «Преступления и наказания» Достоевским и теми, кто сочиняет обычные детективы. Дик в своей наивной манере выражал пророческие истины, касающиеся современного мира, и лучше всего ему это удалось в «Убике».

Дику льстили эти похвалы, хотя они его в то же время и немного беспокоили. Он сам никогда не считал роман «Убик» лучшим своим произведением. Он чаще вспоминал тот ужасный период в его жизни, в который книга была написана, когда все рушилось как в его доме, так и в его голове. И вот спустя всего несколько месяцев многочисленные европейские читатели разглядели в этом сделанном наспех романе глубокий мистический смысл. Осенью Дика посетил его французский издатель Патрис Дювик и торжественно объявил, что считает роман «Убик» одним из пяти наиболее выдающихся произведений в истории человечества.

— Подождите, Патрис, вы, наверное, хотите сказать, одной из пяти лучших научно-фантастических книг?..

— Нет, — настаивал француз, — одним из пяти наиболее значимых произведений в истории человечества.

Дик не смог тогда выяснить ни почему Дювик так считает, ни каковы были остальные четыре книги, но убежденность, с которой издатель произнес эту фразу, заставила его призадуматься.

Дик начал переписываться с Лемом, который хлопотал, чтобы «Убик» был опубликован в Польше. Но дело застопорилось, когда выяснилось что, согласно действующему в социалистических странах законодательству, гонорар можно получить только на месте. Лем любезно заметил, что Дик мог бы совместить приятное с полезным: посмотреть Варшаву и забрать гору злотых. А заодно, почему бы нет, он мог бы также принять участие в конференции. Совершенно неожиданно Дик заупрямился. Он писал сердитые письма своим агенту и издателю, а также самому Лему, которого он обвинял в желании присвоить себе причитающиеся ему, Дику, деньги. Лем-де рассчитывал на то, что американец никогда за ними не приедет. Или же Лем, напротив, хотел таким образом заманить Дика в Польшу с тем, чтобы не выпустить его обратно. Последняя гипотеза представлялась более вероятной, нежели банальное присвоение чужих денег, и Дик провел всю зиму в размышлениях, какими могут оказаться последствия. Но проверить это на практике уже не смог, поскольку предатель Лем больше не отвечал на его письма.

Совершенно очевидно, что секретные службы стран Восточного блока оценили подрывное значение его произведения. Они начали расшифровывать роман, доказательством чего являлась статья Лема, или же, скорее, группы людей, подписывающихся именем Лема. В Дике видели потенциального Солженицына, более опасного, чем первый, потому что он угрожал раскрыть свободному миру, или тому, что от него осталось, секрет, вплоть до сего дня сохранявшийся в тайне: в Америке происходит советизация, не говоря уже о сведениях, касающихся загробной жизни. Ведь недаром на французском телевидении говорили о нем как о писателе, достойном Нобелевской премии? (Дювик любезно передал Дику это мнение одного из его поклонников, высказанное в ходе какой-то передачи, посвященной культуре; из чего Дик заключил, что в Нобелевском комитете существует влиятельное лобби, состоящее из французских интеллектуалов и поддерживающее его кандидатуру. Дик уже задавался вопросом, что он будет делать, когда никсоновская диктатура откажется отпустить своего ныне известного противника в Стокгольм для получения премии.)

И пока дело до этого не дошло, там, на коммунистическом Востоке, пытались обезвредить бомбу. Пытались завязать контакты с Диком, в его сторону запускали пробные шары. Возможно, Дювик также участвовал в этом, и, даже если он сам этого не осознавал, не было сомнений, что все французские интеллектуалы, являвшиеся в той или иной степени марксистами и видевшие в произведении Дика критику капитализма, были игрушками в чужих руках и служили ретранслятором планов КГБ в свободном мире. Пешка, которую выдвинули вперед, чтобы расчистить диагональ для сумасшедшего игрока. И вот когда почва была подготовлена, на сцену выступил Лем и весьма любезно пригласил американского фантаста в Польшу. И если бы Дик позволил заманить себя в ловушку, интересно, что бы произошло в Варшаве? О, он без труда мог это представить: череда проходящих с успехом конференций, торжественные ужины и тосты за его здоровье, но однажды утром он просыпается с больной головой в комнате с белыми стенами, окруженный типами в белых халатах со шприцами в руках. «Это ненадолго, господин Дик, и совершенно безболезненно. Этим же вечером вы сможете присутствовать на конференции». И вечером на очередной конференции народу будет больше, чем обычно, потому что пригласят журналистов из зарубежных изданий, и Дик сообщит им, что собирается остаться здесь, в Польше, в этой свободной стране.