Нет, это просто невыносимо! Неужели не существует никакого противоядия? Убежища? Некоей силы, более могущественной, чем та, что нас терзает? Любящего Бога над этим демиургом-садистом?
Libera те, Domine!»
И вот наступает кульминация романа. Нечто проявляется. Нечто или, скорее, некто. Внезапно на монете возникает изображение Рансайтера. И Джо слышит голос Рансайтера, который и находится в своей морозильной камере в Мораториуме Возлюбленных Собратьев, голос, доносящийся сквозь потрескивание, через пока еще существующий телефон. И, сопровождая в туалет одного из своих товарищей, умирающего буквально у него на глазах, Джо внезапно замечает над писсуаром надпись (он узнает почерк Рансайтера):
...Я ЖИВ, ЭТО ВЫ УМЕРЛИ
Джо наконец понимает, что на самом деле на Луне умер не их шеф. Умерли он и его товарищи. Это их привезли на Землю на последнем издыхании. Это их тела находятся сейчас в Мораториуме. От их сознания не осталось практически ничего, за исключением некоего отблеска, почти незаметного биения. Со стороны это выглядит как долгий сон, прерываемый смутными видениями. А сами замороженные действительно испытывают смутные видения, пребывают в кошмаре, в котором их жизни, а может быть, и не только, угрожает нечто ужасное. Вот что непостижимым образом понял Рансайтер. Выживший Рансайтер, который, склонившись над неподвижными телами своих подчиненных, изо всех сил старается войти с ними в контакт и помочь им.
Чтобы обосноваться в блуждающем мире полуживых, все средства хороши. Расстроенный из-за смерти товарища Джо включает телевизор в номере отеля, где он укрылся, и тут же натыкается на рекламу некоего нового препарата, который с энтузиазмом настоящего профессионала расхваливает лично Рансайтер:
— Устали от объедков? Ваши продукты имеют вкус заплесневевшей капусты? Вашу жизнь портит запах гнили? «Убик» это изменит! — Тут на экране вместо Рансайтера появился ярко раскрашенный аэрозольный баллончик. — Одно распыление «Убика» в экономичной упаковке, и вас покинут навязчивые ощущения, будто весь мир вокруг превращается в свернувшееся молоко, в устаревшие телевизоры, в разваливающиеся лифты, не говоря уже о других возможных проявлениях упадка, которые еще впереди. Знайте, что подобные повреждения являются обычным делом для большинства полуживых, особенно в тех случаях, когда произошло слияние нескольких систем памяти, что можно видеть на примере вашей группы. Но все изменилось с появлением новой, более эффективной, чем раньше, формулой «Убика!»
И Рансайтер исчез с улыбкой продавца на устах. Итак, Джо занялся поиском чудесного распылителя, единственного средства против энтропии. Увы, когда ему удалось найти «Убик», тот уже не действовал и был абсолютно бесполезен. Страшная ирония: субстанция, способная остановить регресс, оказалась сама ему подверженной.
Эта мысль напугала Дика в то самое мгновение, как пришла ему в голову. Потому что эта чудесная субстанция, которую он представил читателям с помощью подходящего парадокса как чудодейственное средство широкого употребления, являлась, в его глазах, не просто таблетками, способными восстановить власть над происходящим, но чем-то большим, некоей силой, спасающей нас от безжалостных челюстей энтропии, от извращенности демиурга, от смерти.
Он развлекался и, как мог, развлекал своих термитов, размещая в качестве эпиграфов к каждой главе книги рекламные слоганы, расхваливающие, подобно Рансайтеру, многочисленные достоинства чудесного изобретения:
«Убик» — это лучший способ заказать пиво.
Растворимый «Убик» обладает всей полнотой аромата свежемолотого фильтрованного кофе.
«Убик» поставит вас на ноги в мгновение ока.
Вас беспокоят ваши долги? Посетите банк «Убик».
С бюстгальтером «Убик» ваша грудь станет самой прекрасной в мире.
Неприятный запах изо рта? Не стоит беспокоиться, есть простое решение:
пользуйся зубной пастой «Убик»!
Однако ближе к концу романа Дик отказался от стиля рекламы и начал подражать святому Иоанну (а также в некоторой степени первой поэме Тао-то Кин):
...Я Убик.
Я был до того, как появился мир.
Я создал солнца и миры.
Я создал живые существа и расселил их там, где они обитают.
Они идут, куда я хочу, они делают то, что я говорю.
Я имя, и имя это никогда не произносилось.
Меня называют Убик, но на самом деле меня зовут иначе.
Я есть и я буду всегда.
Дик неотступно размышлял об евхаристии. Он воспринимал слова «Кто ест мое тело и пьет мою кровь, будет иметь жизнь вечную» абсолютно серьезно. Способность сказать, что кусок хлеба — это тело Христово, и сделать так, чтобы этот кусок в то же мгновение им стал (хоть и не материально, но несомненно), эта возможность казалась Филипу Дику величайшей перспективой из всех, что только может получить человек, хотя ему самому, по-видимому, этого не дано. Именно поэтому Дик так сожалел о том, что епископ Пайк отказался от своего сана и перешел, как он сам выражался, «в частный сектор». Некоторым второстепенным, мирским образом Филип Дик сам славил именно это таинство невидимого Царства, по крайней мере, в лице своего двойника, героя романа «Человек в высоком замке», который изображал мир, непохожий на тот, что видели его современники, утверждая, что он и есть настоящий. И в этом Абендсен, хотя и непостижимым образом, но совершенно точно был прав.