Филип Дик: Я жив, это вы умерли - Страница 91

Фил не очень понимал, утешает ли его или, напротив, угнетает еще больше тот факт, что его психоделическое приключение получилось настолько показательным. Наркотики, что он принимал в шестидесятые годы, образовали своего рода маринад, в котором в настоящий момент вымачивался его мозг. Обычная история: Калифорния кишела безумными сектами, где наркоманы вроде него лелеяли воспоминания о прошлом, связанные с ЛСД, бормоча свои мантры.

Но существовала еще одна теория, согласно которой все это было лишь взглядом в прошлое. С тех пор как в 1967 году ЛСД-25 официально запретили и общественное мнение резко изменилось не в его пользу, слухи, тиражируемые консервативной прессой, превратили маргинальное, по сути, явление в дамоклов меч, почти такой же грозный, как и инкубационный период вируса иммуннодефицита, о котором начали писать пятнадцать лет спустя. Теперь ни один человек из тех, кто хоть раз попробовал ЛСД, не мог чувствовать себя в безопасности. Рассказывали ужасные истории о людях, сотрудниках вполне приличных компаний, которые, не успев даже опомниться, внезапно оказывались по другую сторону реальности прямо посреди рабочего дня. Телефонные провода превращались в змей, милая коллега по работе — в отвратительного робота, а один несчастный, попав во власть своего прошлого, и вовсе вооружился топором, чтобы уничтожить всех вокруг. И все это только потому, что он один раз в юности попробовал по совету приятелей наркотик. В тех случаях, когда речь шла о безумствах со смертельным исходом, версия об остаточных явлениях, вызванных ЛСД, стала основной в работе полиции. Дик также не мог ее отвергать и даже считал в какой-то момент, что его единственное путешествие, совершенное в мир ЛСД в 1964 году, могло вызвать в дальнейшем божественную одержимость. Тогда он, проведя восемь часов в молитвах и стенаниях на латинском языке, решил, что пришел День Гнева. А теперь ему показывают продолжение фильма, который продлится уже не восемь часов, а восемь лет. Спасибо, Сандоз.

Эта версия, какой бы пессимистической она ни была, притягивала его. За исключением одной мелочи, на которую Фэт не преминул обратить внимание: никто никогда не слышал, чтобы человек, не знающий латыни, вдруг овладел ею под воздействием ЛСД. То же самое относилось и к древнегреческому языку. Конечно, во сне или находясь под действием ЛСД, человек может поверить в то, что он говорит на латыни, греческом или санскрите. Но в 1964 году Рэй Нельсон прекрасно слышал, как Фил ругался на латыни, что, впрочем, не слишком проясняло ситуацию, учитывая, что свидетель тогда и сам тоже принял ЛСД. Теперь же он наяву записал звучание слов, явившихся ему во сне, их значения он сам не понимал. И оказалось, что речь идет о древнегреческом языке, а точнее, о койне. Конечно, нужно ко всему относиться скептически, но как объяснить, что житель Калифорнии в 1974 году вдруг внезапно начал думать на языке апостола Павла и его современников?

— В целом, — настаивал Фэт, — как объяснить наличие в нашем мозгу информации, которой, по идее, там не должно быть? Конечно, проще всего списать все на наркотики и объявить, что встреча с Богом для душевнобольного, это то же самое, что и смерть для больного раком: логическое завершение разрушительного процесса. Истинный вопрос заключается в том, можем ли мы считать пережитое мною в феврале 1974 года богоявлением. Богоявление определяется как саморазоблачение божества. Если существует божество, то это также существует. Моисей не создавал неопалимую купину. Илия, на горе Хореб, не вызывал ветер, что ужаснее грома. Теперь я понимаю, насколько это сложно — отличить настоящее богоявление от галлюцинации, которая явно встречается чаще. Но я могу предложить свой критерий: если голос — предположим, что речь идет о голосе, — сообщает субъекту информацию, которой тот не располагает и в принципе не может располагать, тогда, возможно, перед нами настоящее явление, а не подделка.

Согласны?

Фил в принципе был согласен, хотя и с оговорками. Прежде всего он считал, что Фэт несколько преувеличивает свое невежество. Так однажды он изумился тому, что понимает во сне немецкий, который знал в совершенстве. Также Фил подозревал, что, не будучи слишком сильным в хронологии, Фэт путает последовательность событий. Прочитав о чем-нибудь в энциклопедии, он затем видел сон на эту тему, а, проснувшись, напрочь забывал о том, что накануне читал об этом. Он вновь обращался к энциклопедии, по новой находил там ту же самую информацию и страшно изумлялся. Вообще, по мнению Фила, нужно было учитывать, что есть вещи, существующие в нашем подсознании. Тридцатилетняя история психоанализа, а точнее, психоанализа Юнга, не смогла избавить Фэта от примитивной идеи, что сон — это что-то магическое. Он продолжал искать в снах неземные послания или предсказания, отказываясь воспринимать их как испанскую гостиницу, где постояльцы едят только то, что принесли с собой. И вот результат: в день появления девушки-курьера с украшением в виде рыбы он увидел во время сиесты цифру 840, а проснувшись, начал выяснять, что случилось в 840 году до и после Рождества Христова. Мало того, он даже вообразил, что его прежняя жизнь протекала в Микенах, — а на самом деле следовало лишь вспомнить, сколько он заплатил за доставленные лекарства: восемь долларов сорок центов.

— Совершенно верно, — признал Фэт. — А как же греческий?

По поводу греческого Фил был вынужден согласиться с Юнгом, что, как он знал, было небезопасно. Коллективное бессознательное, филогенетическая память, и вот они уже вышли за пределы территории разума, которую он так не хотел покидать во время этой дискуссии. Но в итоге они смогли все же найти объяснение, не привлекая сюда Бога.